"Экономическая и философская газета", №6 от 14.02.2013 года опубликовала статью:

Социализм. Немарксистская версия.

Институциональный подход

Без революционной теории не может

 быть и революционного движения.

В.И. Ленин

Фраза Ленина, взятая в качестве эпиграфа к данной статье, хорошо отражает современное состояние «левой» мысли. На «левом» фланге можно услышать множество предложений «против», но вот с предложениями «за», позволяющими наметить контуры желаемого будущего, увы, не густо. Мы готовы разрушить старый мир, но не готовы предложить принципы организации нового.

Данной статьей предполагается восполнить очевидный дефицит конструктивных предложений на «левом» поле.

Цели и средства

В начале 2012 года из-под пера ведущего научного сотрудника МГУ Андрея Ивановича Колганова вышла книга «Что такое социализм? Марксистская версия». В ней есть прекрасные слова, которые стоит процитировать:

«Те немногие из левых, кто действительно знаком с исходным марксистским коммунистическим проектом, знают, что эта идея не потеряла актуальности, если брать ее не как догму, а как исходный пункт для исторического развития <…>. Для такого проекта по большому счету не существует дилеммы социальной справедливости и экономической эффективности, в которую, как в непреодолимый барьер, уперлось развитие европейской социал-демократии.

Социальная справедливость вообще имеет косвенное отношение к этому исходному коммунистическому проекту (лишь в том смысле, что ощущение социальной несправедливости есть симптом кризиса общественного устройства). Этот проект (в отличие от реального советского проекта) вовсе не нацелен на социальный патернализм, призванный облагодетельствовать «сверху» основную массу населения. Он основан прежде всего на стремлении поднять суверенитет человеческой личности выше, чем он стоит при капитализме, устранив вражду интересов и обеспечив добровольное сотрудничество свободных индивидуальностей. В этом отношении коммунистический проект вполне способен интегрировать в себя те реальные черты социал-демократического проекта (и даже либерально-буржуазного социал-реформизма), которые связаны с личной свободой, самоорганизацией и самоуправлением граждан».

 Если мы обратимся к «Манифесту Коммунистической партии» Маркса-Энгельса, то обнаружим в нем великолепно обозначенную цель – создание общества, в котором «свободное развитие каждого является условием свободного развития всех».

Увы, но практический марксизм продемонстрировал свою неспособность обеспечить эффективное движение в данном направлении. В книге Колганова вы тоже не найдете каких-либо рецептов, по которым можно обеспечить «добровольное сотрудничество свободных индивидуальностей».

Проблема в том, что марксисты зачастую путают цели и средства. Они выбирают Средства, абсолютно неадекватные продекларированной ими цели – созданию общества, в котором «свободное развитие каждого является условием свободного развития всех». (Стоит заметить, что большинство институциональных экономистов совершенно справедливо называют Маркса «первым институционалистом». Но, увы, сами современные марксисты всё больше напоминают людей, о которых Гегель писал как о людях, которые «возбуждение принимают за вдохновение, напряжение – за работу, а усталость – за результат». А что еще можно взять с людей, которые, уподобляясь Франкенштейну, десятилетиями пытались оживить монстра трудовой теории стоимости?)

Рассуждая о выборе адекватных средств, для начала стоит определиться с нашим отношением к государству и рынку. Ибо те правила, которые мы положим в основу функционирования этого комплекса институтов, и будут в итоге определять структуру нашего предполагаемого общества.

Институциональная теория не учит нас тому, «что такое хорошо и что такое плохо». Она говорит, что если мы выберем себе в качестве багажа определенный набор институтов, «правил игры», то у нас возникнет соответствующая институциональная матрица, институциональная среда, которая изменит мотивацию людей и, в свою очередь, определит будущую структуру общества.

Государство и рынок

Начнем с государства и попробуем обозначить его роль в нашей предполагаемой системе.

По поводу места государства в жизни общества прекрасно высказался профессор МГУ Александр Аузан, являющийся одновременно и анархистом:

«Смысл анархизма не в том, что государство должно быть уничтожено, а в том, что оно не является ценностью. Великое государство выражает меру нашей беспомощности и общественной импотенции. И проблема в том, чтобы развить способность к самоорганизации».

Действительно, что такое государство? Это – аппарат принуждения к соблюдению правил, это – «оседлый бандит, имеющий сравнительное преимущество на осуществление насилия».

Государство само по себе не является ценностью. Настоящей ценностью для нас является человек.

Наша задача – предложить «правила игры», которые позволят по-настоящему вовлечь широкие массы в социальное творчество.

Странную позицию по отношению к государству занимает марксизм, по-видимому, так и не извлекший уроков из опыта СССР, стран Восточной Европы, Кубы, КНДР и т.д.

Действительно, в своем «прекрасном далёко» марксизм рассуждает об отмирании государства, но в ближайшей перспективе он делает ставку именно на государство и поет мантры про централизованное планирование.

Марксисты фактически бояться доверить власть обычным людям. Они полагают, что над простыми людьми должны обязательно стоять некие руководители, некие всезнающие сверхлюди без страха и упрека и без каких-либо личных интересов, только с общественными!

То есть, говоря языком институциональной экономической теории, обладающие абсолютной рациональностью и не склонные к оппортунистическому поведению.

Но, увы, люди есть люди. Сделав однажды ставку на государство, на отчуждение людей от власти, на делегирование ее Центру, очень трудно будет выбраться из этой «колеи», лишить сложившиеся группы интересов, пришедшие к власти, их материальных и нематериальных доходов, вернуть реальную власть реальному народу (вопросы отчуждения людей от власти и принятия решений в СССР интересно рассмотрены в статье О.В. Малярова «Отсутствие системы народного самоуправления – главная причина разрушения общественного строя СССР», http://rksm.ru/node/718).

Да и централизованное планирование тоже неадекватно целям социализма, ибо централизованное планирование – это принуждение и подчинение выработанному Центром решению. Но если в наших планах «свободное развитие каждого», то мы должны научиться принимать децентрализованные решения. Ведь социализм – это строй, в котором преодолено отчуждение. Это строй, в котором важен каждый!

Социализму, как строю, основанному на «добровольном сотрудничестве», более адекватен термин «координация». Координация на основе свободного обмена, рыночных механизмов!

Хорошо по этому поводу высказался нобелевский лауреат Дуглас Норт:

«Эффективные рынки появляются благодаря функционированию институтов, которые обеспечивают снижение трансакционных издержек и издержек составления контракта в какой-то момент времени, но нас интересуют рынки с такими характеристиками не в какой-то отдельный момент, нам бы хотелось, чтобы эффективность рынков существовала непрерывно во времени. Для этого необходимы институты, которые бы обеспечивали экономическую и политическую гибкость для адаптации к новым условиям, к новым возможностям. Такие адаптивно эффективные институты должны обеспечить стимулы к обучению и к знаниям, стимулировать инновации, поощрять экономических агентов, склонных к риску и имеющих предпринимательскую способность. В мире неопределенности и несовершенства информации никто не знает правильного решения проблемы, которую мы рассматриваем (Хайек очень подробно рассуждал на эту тему). Поэтому институты должны поощрять нововведения или даже стремление к чему-то новому и устранять ошибки. Логический вывод: необходимо децентрализованно принимать решения, это позволит обществу рассмотреть и исследовать несколько альтернативных способов решения и выбрать лучший. Также важно учитывать прошлые промахи и учиться на ошибках. Таким образом, институты должны не только снизить издержки по спецификации прав собственности, издержки, связанные с составлением различных законов, но также способствовать децентрализованному принятию решений и эффективности конкурентных рынков».

Действительно, демократия, самоорганизация и самоуправление оказываются более эффективны для работы в условиях неопределенности и перемен, происходящих в мире. Ибо они позволяют использовать так называемые хайековские «рассеянные знания» – открытие, с помощью которого Хайек идейно боролся против марксова социализма.

Но Хайек, увы, оказался непоследователен в своей «борьбе» за использование «рассеянных знаний». Если бы он был последовательным и честным ученым, то пришел бы к выводу, что режим классической частной собственности, основанный на отчуждении наемных работников от принятия решений, не является самым эффективным. Ведь это то же самое централизованное административно-командное управление и планирование, против которого так страстно выступал сам Хайек, только на микроуровне.

Кроме того, если использование рассеянных знаний, а стало быть, вовлечение как можно большего числа людей в выработку и принятие решений для «правых» может быть целесообразно хотя бы просто по экономическим соображениям, то для строителейобщества, основанного на идее о «свободном развитии каждого», подобное вовлечение каждого в социальное творчество, в выработку и принятие решений, должно быть задачей номер один!

Рассмотрев децентрализацию, попробуем разобраться и с рынком.

Почему-то люди, по ошибке считающие себя «левыми», именно в рынке, в рыночных отношениях видят «корень всех зол».

Но что такое рынок? Рынок – это свободный обмен. Рынок – это когда свободные индивиды самостоятельно решают, чем им заниматься, что производить, с кем дружить, с кем и в каких пропорциях обмениваться результатами своего труда. Когда над тобой не стоит какой-либо «гарный хлопец» в кожанке с маузером, объясняющий, что «в интересах общества ты должен делать то-то и то-то...».

Впрочем, ситуация, когда вместо «хлопца с маузером» правила игры диктует какой-либо «денежный мешок», тоже не обеспечивает свободный обмен, так как в этом случае нашему свободному обмену мешает так называемый «эффект дохода», о котором речь пойдет чуть позже. К тому же за спиной «денежного мешка» часто можно обнаружить и «хлопца с маузером», которого общественный интерес уже не интересует.

Поэтому наша задача заключается не в том, чтобы уничтожить рынок, а в том, чтобы сделать рынок социалистическим, поставив его под контроль общества!

Действительно, существует так называемый мейнстрим, который говорит о том, что если вручить бразды правления рынку, то он расставит всё по своим местам.

Однако институциональные экономисты делают на благодушное единодушие мейнстрима два небольших, но очень важных замечания. Они напоминают о теореме Коуза, которая утверждает, что рынок действительно расставит всё по местам, оптимально распределив ресурсы, но только при соблюдении двух условий: 1) если трансакционные издержки равны нулю; 2) если отсутствует «эффект дохода».

И я возьму на себя смелость утверждать, что если мы снимем «эффект дохода» и сведем к нулю трансакционные издержки, то получим... коммунизм!

Если обратиться к истории человечества, то в условиях первобытно-общинного коммунизма как раз и было практически полное выполнение этих двух условий.

Община была достаточно мала, чтобы люди имели возможность знать друг друга в лицо и эффективно координировать свои усилия без каких-либо заметных трансакционных издержек. А ввиду отсутствия возможности для накопления «эффект дохода» тоже практически был снят. Поэтому, если мы ставим своей задачей построение социализма, нам нужно постараться свести до минимума трансакционные издержки и снять «эффект дохода»! Собственно в этом, и только в этом должна заключаться основная роль социалистического государства.

Тут важно понять, что обмен в малом сообществе кардинально отличается от обмена в большом сообществе в современном мире, где миллионы хозяйствующих субъектов действуют независимо друг от друга.

Обмен в малом сообществе персонифицирован, что снижает трансакционные издержки. При большом числе участников обмен становится обезличен, что ведет к их росту.

Поэтому для целей «свободного развития» обмен необходимо персонифицировать при помощи современных IT-инструментов. Это позволит создать эффективную систему координации и трансформировать «невидимую руку рынка» в видимую и осознаваемую со стороны общественного организма. Это будет уже не известный нам конкурентный рынок, где «каждый сам за себя», а «строй цивилизованных кооператоров».

Еще одной важнейшей задачей является, безусловно, снятие «эффекта дохода».

Эту проблему можно решить, изменив институты, отвечающие за функционирование финансово-кредитной системы и инвестиционную деятельность. Нам нужно социализировать денежную сферу, что сделает хозяйствующие субъекты равноправными.

Равными не только политически, но и экономически!

Итак, наша задача – выявить те практики и институции, которые можно использовать для формирования институтов при организации искомого нами общества. Общества, в котором «свободное развитие каждого является условием свободного развития всех». Общества, работающего на началах самоуправления и самоорганизации, на «добровольном сотрудничестве свободных индивидуальностей».

Размер имеет значение

Человек – мал,

 поэтому малое – прекрасно.

Эрнест Шумахер

Чтобы приступить к решению нашей задачи, обратимся к работам британского ученого Робина Данбара.

Данбар, будучи антропологом, исследовал количество социальных связей, которое способен эффективно поддерживать человек. В результате у Данбара получился численный ряд, приблизительно кратный квадратному корню из десяти: 5, 15, 50, 150, 500, 1500, которые принято называть «числами Данбара».

На 1500 последовательность заканчивается. Ибо 1500 – это приблизительно то максимальное количество соплеменников, которое человек способен просто «узнавать в лицо». Ведь возможности нашего мозга, нашего неокортекса не безграничны. А для понимания своего места в социуме и эффективной координации каждому из нас необходимо иметь в памяти отличительные черты другого, особенности его характера, представление о его способностях и социальном положении. И в зависимости от того, какие совместные задачи решаются людьми, в зависимости от степени близости, которая необходима для решения тех или иных задач, Данбар и предложил эти числа.

Поэтому размер группы, в которой возможно достаточно эффективное неиерархичное взаимодействие между его членами для решения большинства производственных задач, – это 150–500 человек.

Собственно, это и есть реальный размер реального коммунизма. (Кроме «реального коммунизма», можно рассмотреть и возможность «утопического коммунизма», основанного на «марксовом способе производства», ибо марксов способ производства с «уничтожением частной собственности» – это, по сути, создание «второй природы». Он возникнет только тогда, когда будут уничтожены любые – и частно-собственнические, и социалистические, и любые другие производственные отношения. Когда будет уничтожен необходимый труд. А это будет возможно только тогда, когда появятся полностью автоматизированные линии, обслуживаемые самообучающимися роботами, которые будут угадывать и немедленно реализовывать все наши желания. Подобный способ производства поэтически описан Корнеем Чуковским в его «Чудо-дереве». Однако есть серьезные опасения, что подобный способ производства принесет гораздо больше проблем, чем даже частно-собственнический. Да и всех конфликтов интересов он не устраняет.)

Раз речь зашла о размерах, попробуем обозначить границу между «коммунизмом» и «социализмом», рассмотрев эти термины с этимологической точки зрения.

Communism – Common – Общий

Socialism – Social – Общественный

Разница между общим и общественным, между общей собственностью и общественной – огромна. Чтобы иметь что-либо «общее», общую собственность с кем-либо, нужно хотя бы знать этого «кого-то» в лицо.

Характерно, что в работе Элинор Остром «Governing the Commons», за которую она в 2009 году получила Нобелевскую премию, размер исследованных ею сообществ также ограничен цифрой в 1500 человек. Ибо это – предел. Предел «Общего»!

Более того, это предел для управления общими активами (в основном природными), в создании которых сами пользователи не принимали активного участия.

Поэтому максимальный размер реального коммунизма, как сказано выше, на одно «число Данбара» меньше. Ведь, действительно, уральский металлург и кубанский хлебороб, не будучи знакомы друг с другом, не могут иметь в общей собственности общий актив, например домну или комбайн!

Так что социализм в действительности – более сложно устроенное общество, чем коммунизм. А идея об «отмирании государства» вообще несостоятельна в связи со всё увеличивающимися возможностями, которые появляются у индивидов, и необходимостью как-то регулировать эти возможности, ограничивая права и свободы одних, чтобы не мешать правам и свободам других.

Всё это ведет только к усложнению структуры государства, а не к его отмиранию. Нам приходится создавать всё более сложные комплексы институтов, чтобы устранить конфликты интересов. Ведь так называемая классовая борьба – это только частный случай конфликта интересов.

Таким образом, существование коммунизма как неиерархичного общества без каких-либо традиционных институций государства и рынка, на основе «экономики дарения» возможно только в малочисленном сообществе – при условии, что мы все знаем друг друга в лицо.

Правда, следует понимать, что малочисленность – необходимое, но не достаточное условие существования коммунизма. Коммунизм – очень хрупая структура, существование которой зависит от многих факторов. Например, от количества агрессивных и эгоистичных членов данного сообщества. Но это – отдельная тема.

Несмотря на то, что в современном мире существует ряд самоизолированных коммун типа Лонго Май, Нидеркауфунген, Ауровиль или Твин Оакс, действуют кибуцы, мало кто сегодня будет призывать к созданию общества на их основе. Подобная самоизоляция – выбор немногих. Ибо это никоим образом не приближает нас к искомому обществу, обеспечивающему «свободное развитие каждого».

Нам нужно придумать конструкции, которые не только позволили бы сохранить «дух коммунизма» с его «экономикой дарения», самоорганизацией и самоуправлением, но и создали бы условия для дополнительного синергетического эффекта от вовлечения в совместное социальное творчество тысяч и миллионов людей в масштабах всего общества.

Ведь для того, чтобы полететь в космос или построить адронный коллайдер, необходимо объединить огромные ресурсы и скоординировать усилия миллионов людей. При этом желательно сделать это на началах самоорганизации, обеспечив «добровольное сотрудничество свободных индивидуальностей» без посредничества «оседлого бандита».

Производственная демократия

Возвращаясь к «числам Данбара», следует отметить, что подобные цифры – не новость для специалистов, занимающихся вопросами производственной демократии. Компании, в которых работники вовлечены в выработку и принятие решений, которые задумываются о «human-sized» размерах производства, пришли к таким же цифрам.

Зачастую они (как, например, в бразильской «Semco» или в компании W.L.Gore & Associates) изменяют технологию под «human-sized» размер производства, казалось бы, теряя в экономической эффективности за счет «экономии на масштаба», ради сохранения принципов самоуправления, самоорганизации и вовлечения работников в выработку и принятие решений.

При этом нужно отдавать себе отчет в том, что такой подход не универсален. Действительно, трудно себе представить демократически управляемую подводную лодку или демократическую железную дорогу.

Одним из интереснейших примеров производственной демократии, самоорганизации и самоуправления является компания W.L.Gore & Associates, многонациональная химическая компания со штаб-квартирой в Нью-Арке, штат Делавэр. Это компания, про которую говорят «You Have No Boss». При этом она много лет подряд входит в первую десятку списка журнала «Fortune» компаний – «лучших мест для работы». Основу для этого создает так называемая «культура Gore».

Как же работает самоорганизация в этих условиях, кто руководит в Gore?

Оказывается, чтобы стать лидером, руководителем проекта, нужно просто «выйти из строя», предложить свою идею, найти и увлечь тех, кто согласится с вами работать.

Вот как CEO (Chief Executive Officer, дословно – главный исполнительный директор. – Прим. ред.) Терри Келли объясняет свою роль лидера команды: «Руководя производством тканей для нужд военных, лидером я являюсь, только когда есть люди, готовые мне подчиняться. Ни один проект не двинется с мертвой точки, пока не найдутся желающие принять в нем участие. Вы готовите сторонников, "продавая себя”, формулируя свои идеи и зарабатывая репутацию знающего человека... Скажем, я начинаю проект производства новых зимних спальных мешков для военных. В первую очередь я иду к лицу, отвечающему за маркетинг спальников, чтобы выяснить, есть ли на них спрос. Если спроса нет, придется начать с нуля и адаптировать проект к нуждам рынка. Если же мой партнер-маркетолог загорится этой идеей, посчитает ее плодотворной, я возьму его в свой проект, чтобы он помог мне его разработать».

В целом решения принимаются способом неформальной договоренности, а не приказами руководства. У сотрудников компании нет четких должностей – со временем они осваивают всё новые виды деятельности, соответствующие приобретаемому опыту. Вопросы о заработной плате решают специально избираемые комиссии на основании анализа письменных отзывов и многочисленных рейтингов, составленных по отзывам коллег. Здесь действует так называемый принцип «peer-review» – оценка тебя, твоих способностей, твоего вклада в общее дело производится людьми, с которыми ты непосредственно работаешь, ибо в условиях подобной неиерархичной организации объективная оценка на основе трудового вклада, о которой грезил Маркс, попросту невозможна.

«Идея в том, что работники подотчетны не президенту компании, они подотчетны своим коллегам», – говорит Келли.

Подобные организационные принципы коренным образом изменяют мотивацию работников, которые в компании называются не иначе как «партнеры».

W.L.Gore & Associates исходит из концепции «естественного лидерства». Согласно ей люди становятся лидерами в процессе сотрудничества с равными себе. При этом не существует приказов и никто не должен никому подчиняться.

Социальная и организационная психология показала, что лидерство – ситуативно. Нет универсальных лидеров, универсальных руководителей. В зависимости от задачи лидер может и должен меняться, что позволяет наилучшим образом раскрыть и задействовать человеческий потенциал. При таком подходе лидер становится магнитом, притягивающим таланты – тех людей, которым хочется с ним работать.

«Мы должны объяснять людям мотивы принятия своих решений, и это налагает огромную ответственность, – говорит Терри Келли. – Намного проще заявить: делай, как я сказал, и куда труднее рассказать, почему надо делать так, а не иначе. Но в долгосрочном плане это приносит лучшие результаты, поскольку люди действуют не вслепую и понимают, что от них многое зависит».

Интересным в отношении W.L.Gore & Associates является то, что она показала возможность переноса своих принципов, своей «культуры Gore» в другие страны, с другими культурными традициями. Тем самым компания продемонстрировала несущественность «проблемы колеи» для разработанных ими институций.

По сути, W.L.Gore & Associates – это компания, чьи организационные принципы наиболее полно соответствуют идее о «свободном развитии каждого». Похожих организационных принципов придерживаются и в IT-шной компании Valve.

Сходным образом работает и гораздо более диверсифицированная бразильская компания Semco (о Semco можно прочитать в книгах Рикардо Семлера «Маверик» и «Выходные всю неделю», который и стал инициатором революционных преобразований в управлении компанией). Несмотря на то что их работники не являются «партнерами» и там не используется план ASOP (Associates Stock Ownership Plan), задействованный в W.L.Gore & Associates (аналог ESOP – плана участия сотрудников в собственности), многие организационные принципы аналогичны.

Там тоже сведены к минимуму формальные правила, работники вовлечены в выработку и принятие решений, сами разрабатывают график и план работы и могут достаточно гибко менять свои обязанности и должности. Несмотря на то что работники не участвуют в прибыли, компания раскрывает для них финансовую документацию, становясь прозрачной для своих сотрудников. На основе подобной прозрачности происходит рост доверия и так называемого социального капитала.

Согласно внутрибразильским рейтингам Semco, как и W.L.Gore & Associates, является компанией, «привлекательной для работы». Так, многие ее сотрудники остаются верными Semco, несмотря на то что получают более привлекательные по финансам предложения от других компаний, ибо мотивируют их не только и не столько деньги.

Кроме того, финансовая прозрачность создала один интересный и важный для нас эффект. Ряд высокооплачиваемых сотрудников, топ-менеджеров, которые почувствовали, что их зарплата превышает их таланты и вклад в общее дело, вынуждены были снизить ее до социально-приемлемого уровня, либо покинули компанию.

Большой интерес представляют институциональные эксперименты и в компании Hewlett-Packard, где для обеспечения гибкой координации между достаточно самостоятельными подразделениями активно пробуют внутренние рынки и биржи.

Безусловно, самым изученным примером производственной демократии и самоуправления была и остается Мондрагонская кооперативная корпорация. Ее организационная структура, ее «опорные пункты» достаточно хорошо изучены, поэтому мы не будем специально останавливаться на этом.Однако стоит заметить, что добавление к числу ее правил принципа «peer-review», используемого в компании W.L.Gore & Associates, позволило бы придать модели Мондрагона большую внутреннюю гибкость и решить проблему с некоторой текучкой топ-менеджеров и врачебного персонала, которая реально существует в Мондрагоне.

Олег КЛИМЕНКО

Продолжение следует.